Специализированный учебно-научный центр Уральского университета начал свою работу 1 сентября 1989 года, когда были организованы лицейские классы на базе школы-интерната № 19. Однако нашим официальным годом рождения считается 1990: в апреле этого
года было издано соответствующее постановление Правительства СССР об организации СУНЦ. В 1990–2011 годах СУНЦ являлся структурным подразделением Уральского государственного университета им. А. М. Горького (УрГУ), а с мая 2011 года, в связи
с присоединением УрГУ к УрФУ, СУНЦ находится в составе Уральского федерального университета имени первого Президента России Б. Н. Ельцина (УрФУ).
Личное участие в создании СУНЦ приняли ректор УрГУ Паригорий Евстафьевич Суетин и первый проректор Рудольф Германович Пихоя, непосредственно занимавшийся всеми организационными вопросами. Первыми руководителями СУНЦ были Гермоген Иванович Аввакумов
(директор школы-интерната № 19, на базе которой работал СУНЦ) и Михаил Аронович Вербук (занимавший должность декана СУНЦ). А осенью 1990 года проректором-директором СУНЦ стал Александр Иванович Кроткий.
В первые годы существования СУНЦ (1989–1991) его неформальный пресс-центр периодически готовил материалы о нашей жизни для газеты «Уральский университет»; сегодня эти материалы — уже часть нашей истории...
Ознакомиться с некоторыми из них
можно здесь.
Впервые проблему создания учебного заведения для старшеклассников поставили физики более тридцати лет тому назад, когда физический факультет университета начал заниматься организацией областного тура всесоюзной физической олимпиады. В то время
уже были созданы физматшколы при Московском и Новосибирском университетах. К сожалению, проблема организации этой школы оказалась сложной настолько, что лишь 10 лет тому назад ее удалось решить. К этому времени к решению задачи подключился
ректорат университета, в результате созданная школа изначально отличалась от московской и новосибирской: было решено создавать сразу многопрофильную школу, включающую классы с углубленным изучением не только физики и математики, но и химии,
и биологии, и гуманитарных предметов.
Было создано две кафедры — гуманитарного и естественнонаучного образования. Постепенно, с увеличением числа учащихся и классов, кафедра естественнонаучного образования разделилась на кафедры физики, химии и биологии, математики и информатики.
Были созданы отдел информатики, кафедры иностранных языков и психофизической культуры. В составе гуманитарной кафедры был выделен филологический сектор — так создавалась современная структура СУНЦ. Существенным фактором было то, что СУНЦ
сразу создавался как подразделение УрГУ, поэтому изначально учебные планы и программы обучения разрабатывались в СУНЦе и утверждались его Ученым советом. Вся зта работа проводилась в тесном сотрудничестве с факультетами университета. Представители
факультетов вошли в состав Ученого совета СУНЦ, а на Ученых советах факультетов обсуждались наши программы и организация учебного процесса по профилю факультета.
Изначально предусматривалась организация факультативных курсов, выходящих за рамки программы общего обучения. Занятия на факультативах проводили и проводят в настоящее время ведущие преподаватели факультетов и научные сотрудники институтов
УрО РАН.
Такая организация учебного процесса, естественно, была рассчитана на работу с наиболее одаренными учащимися и итоги нашей десятилетней деятельности подтверждают правильность нашего выбора. За эти годы не было ни одного случая, когда в команду
победителей областной олимпиады по физике не выходили бы учащиеся СУНЦа. Не говоря уже о том, что бывали случаи, когда два, а то и все три участника команды области были нашими учащимися. В течение многих лет команда СУНЦ успешно выступала
в турнире юных физиков, в том числе в международных турнирах в Чехословакии, Германии, Австрии.
Осень 1989 года. Улица, которая называлась не Данилы Зверева, а Голощекина. Первая осень нашего СУНЦа, который тогда еще не назывался СУНЦем, а представлял собой лицейские классы школы-интерната № 19. Три десятых и один одиннадцатый. И всего
два преподавателя-словесника. Вернее, вначале один, а два — с конца сентября или с начала октября, когда на вакантные часы в естественнонаучном классе пришел автор этих строк, тогда 24-летний недавний выпускник филологического факультета
университета, почти без педагогического опыта, по сути — «кот в мешке». В тот год и начала складываться система филологического образования в Лицее.
Итак, самый конец 80-х, на дворе — знаменитая «перестройка», старая модель преподавания литературы (изучают только 8 авторов: М. Горького, В. Маяковского, А. Блока, С. Есенина, А. Фадеева, Н. Островского, М. Шолохова, А. Твардовского). И мы
— на ходу, часто имея дни на раздумье, вводили в программу новых авторов. Перестройка набирала обороты, — в «толстых» журналах появлялись все новые и новые прежде запрещенные произведения, прямо из журналов они «перекочевывали» в класс.
А потом уже получилось так, что многое из того, что тогда вошло в наши курсы литературы, 5–6 лет спустя вошло во всевозможные базисные планы — как обязательное для изучения. А тогда — мы упивались свободой, мало думая о бренной материи.
Честно говоря — я не помню, сколько я в первые годы работы в СУНЦ зарабатывал. Мне это не было интересно. Теперь понимаешь, что все мы — и педагоги, и ученики, и даже начальство — находились тогда в состоянии легкого недоедания, но об этом
не думали.
Я до сих пор с ностальгией вспоминаю свои зачеты того времени — когда полуголодные лицеисты сидели, случалось, и до 10 вечера, и каждый хотел сказать больше, высказать себя, поспорить со мной, а потом мы вместе ехали по домам в нашем родном
14-м автобусе, а рядом оживленно беседовали о всевозможных, по большей части нематериальных, материях другие лицеисты, «припозднившиеся» в кабинете другого педагога. Чем жили? Наверное — «святым духом» и надеждами на грядущую светлую жизнь
в грядущей обновленной демократической России. И ощущением того, что мы эту жизнь строим.
Хотелось бы здесь назвать два имени тех, чей вклад в развитие филологического образования в нашем Лицее я считаю особенно важным. Во-первых, это — светлой памяти Михаил Аронович Вербук. Он не был преподавателем литературы — хотя некогда, кстати,
окончил филологический факультет нашего университета. Он был одним из руководителей Лицея. Человек уже в возрасте, фронтовик, в конце 80-х загорелся идеей воспитания нового поколения не идеологизированного, не «зашоренного», открытого мировой
культуре, живущего не по моральному кодексу строителя коммунизма, а в соответствии с общечеловеческими ценностями (наверное, потому он так горячо поддерживал идею введения во всех лицейских классах курса зарубежной литературы).
Наш Лицей стал его «лебединой песней». И особую роль для него играло гуманитарное образование в Лицее. Он с самого начала очень хорошо понимал опасность «технократизации» нашего учебного заведения, отсюда его особое внимание к нам, гуманитариям.
Он и подбирал кадры. По какому принципу? Наверное — доверяясь своему человеческому чутью. Он мог проигнорировать отсутствие опыта, отсутствие «прежних заслуг» и весомых рекомендаций. Мне кажется, ему важнее было ощутить, что перед ним —
носитель того сплава человеческих качеств, присутствие которого позволяет сказать: это интеллигентный человек. То есть — мягкий, терпимый, уважающий чужое мнение, открытый новому знанию, ну и еще — элементарно порядочный, с чувством ответственности.
Михаил Аронович понимал — профессионализм приложится; достойный курс такой человек разработает «с колес», прямо по ходу работы, он будет воспитывать не только своими знаниями, но и своей личностью.
Михаил Аронович искал таких людей, убеждал приходить в Лицей, случалось — переманивал. А дальше уже, позволяя работать по существу свободно, творчески, Михаил Аронович отводил себе роль «пожилого прагматика», который периодически ненавязчиво
«приземлял» череcчур романтичных педагогов, напоминая о реалиях бытия. И еще он воспитывал нас творчеством. Нашим собственным творчеством. Я помню, как он предложил мне, проработавшему тогда в Лицее всего год, написать книгу: тексты своих
лекций с методическим обоснованием. Для учителей других учебных заведений. Я по себе понял — ставшее напечатанным слово окрыляет его автора. И в роли заведующего филологической кафедрой стараюсь поддерживать работу наших «словесников» над
собственными книгами. Светлой памяти Михаил Аронович Вербук, спасибо вам!
Другое имя, которое я хотел назвать, — Татьяна Васильевна Лопатина, ныне, к сожалению, в Лицее не работающая. Она и есть — тот самый первый «словесник» Лицея, встретивший в наших стенах 1 сентября 1989 года. Она во многом заложила основу нынешнего
стиля работы лицейских филологов. Я всегда ощущал подсознательное отталкивание от некоторых традиционных школьных схем общения с учениками. Мне и сейчас трудно понять, как можно оценить по 5-балльной шкале постижение художественного текста,
как можно количественно измерить открытие учеником для самого себя Пушкина, Пастернака, апеллируя к чисто «желудочному» страху перед двойкой, перед испорченным аттестатом. Татьяна Васильевна Лопатина обучала почти без оценок, вернее — без
баллов; она оценивала словами, сораздумьями, соразмышленьями с учеником. Ее ученики не знали, отлично, хорошо или удовлетворительно они открывали для себя русскую литературу, просто на их раздумья она отвечала своими, отнюдь не претендующими
на какую-то высшую истинность, но дающими новый ракурс виденья. Ее не боялись — и при этом учились. И я, а вслед за мной вновь приходящие на работу «словесники» видели — наша мечта о преподавании литературы без насилия осуществима, и это
во многом определяло и наш стиль работы.
Конечно, новые реалии лицейской жизни последних лет заставляют нас кое в чем от этого стиля отходить. В самом деле, 740 учеников — это не 100 (первый год жизни Лицея), и даже не 175 (2-й год), и даже не 300 (З-й год). Ужесточение ситуации
с поступлением в вузы также порой ориентирует нас на жесткую дрессировку учеников! Получается, что так, как работала Татьяна Васильевна Лопатина, в сегодняшнем Лицее работать едва ли возможно. Мечта, казавшаяся осуществимой, вновь упорхнула
из сферы реальности в сферу утопии. Но неотъемлемой частью того самого знаменитого «лицейского духа» стал стиль Татьяны Васильевны Лопатиной — который незримо определяет в главном работу филологов сегодняшнего Лицея.
Вот так мы работали в первые годы — часто спонтанно, часто — без долгосрочной программы действий, «с листа». А программы и концепции рождались потом — как оформление того, что уже существовало в живом учительском слове, в головах и душах учеников.
«И странным виденьем грядущей поры / Вставало в дали все пришедшее после...»